ИСТРЕБЛЕНИЕ РОДА И МЕСТЬ КУЛЛЕРВО
Древние песни-руны о вражде двух братьев и уничтожении рода Каллерво были записаны ещё в 1847 г. финским фольклористом Европеусом. Впоследствии Э. Лённрот использовал этот сюжет в «Калевале». Куллерво родился со всеми признаками будущего героя, но вынужден влачить существование раба, что выявляет самые чёрные черты его личности, его врождённые преимущества превращаются в страшное оружие... Песни эти сохранялись в памяти народной до наших дней.
Моя идея – дать представление о трагической фигуре Куллерво из первых уст, на материале аудиозаписей карельских и ижорских исполнителей. Первая запись – это ижорская песня «Унто и Каллерво», записанная в 1976 году от Александровой Екатерины Андреевны (1902-1986), уроженки деревни Валяницы Кингисеппского р-на Ленинградской области. Вторая – карельская руна о мести Куллерво, представляющая собой образец «вторичного фольклора». Лео Севец, выучивший песню по аудиозаписи Е. Пяттоевой, вдохнул в древний сюжет новую силу, сопровождая пение виртуозной игрой на йоухикко. Оригинальную запись 1952 года в исполнении Е.В. Пяттоевой, уроженки посёлка Калевала, также прилагаю третьим номером.
Переводы я выполнил размером подлинника, стараясь, по возможности, сохранять все смысловые оттенки оригинала.
Mäni miis kyntämähä, maarajoille raatamaa.
Kynsi kymmenä vakkoa ja vakkoi sata vakko’.
Ja vakkoi sata vakkoa yhen kannon ympäril’.
Halkesi kanto kaheksi – syntyi kaks’ poikoilast’.
Yks’ vaa Unnoissi ylleeni, toine kasvoi Karjalas’.
Mikä Unnoissa ylleeni, se ylleeni Untarmoiks’.
Mikä kasvoi Karjalassa, se kasvoi Kalervikoiks’.
Kalervikkoi kagran kylvi Untarmoin oven ettee,
Untarmoilla musta uukko kaik’ söi Kalervoin kagr’,
a Kalervoin vaa kartsu koira mursi uukon Untarmoilt’.
Untoi suuttui ja vihastui, nosti soan sormistaa,
väen varpahaisistaa ja kansan kantasoonistaa.
Katsooho Kalervoin lapset ovensuusta, ikkunast’:
“Mikä sinttäähä sinniine, mikä punttaaha punnain’?
Sinttäähä sinniine pilvi, punttaaha punnaine päiv’.”
Katsooho Kalervoin naine ovensuusta, ikkunast’:
“Mikä sinttäähä sinniine, mikä punttaaha punnain’?”
Sinttäähä sinniine pilvi, punttaakse punnaine päiv’.”
Katsooho Kalervoi itse oven suusta, ikkunast’:
“Ei sinttä siniinne pilvi, eik’ puntta punnaine päiv’,
sinttäähä sinnisineeli, punttaaha punnaine kagl’.
Untarmoi sotoi tullooho Kalervoita tappamaa!”
Tappoi piinet, tappoi suuret, tappoi vanhat i vakkaat,
tappoi hullut huntuloist’ ja piinet lapset peittehist’.
Noo viil’ jäi hullu huntuloihe, piini poikoi peittehiis’.
Saoi Untoi orjoilleehe, käski käskyn lapsille:
“Oi miun orjointi ommaanti, käskilapseenti käppii’,
jooskaa joossen, käykää käyven, hypätkää sutoin hypäl’,
hypätkää sutoin hypäl’, jott’ onk’ too jäännyttä jälel’
soan suuren sorrakkia, väen suuren väännäkki’!”
Joosti joossen, käytti käyven, hypätti sutoin hypäl’,
on too jäännyttä jälelle: poikoi liikkuuhu tutus’.
Poikoi liikkuuhu tutussa, paitoi pääl’ on valkijain’.
Paitoi pääl’ on valkijaine, hiukset löyhkäät liimminaist’,
kätyt pärnäini pärriisi, vipu vinkui vaahteriin.
Tuumajaat, ajatteloot: “Noo kuhu pojoin pannenemm’?
Tiimmä vaa tulen turulle, viskaamma pojoin tullee!”
Ei poikoi tulessa koole, poikoi istuhuu tules’.
Poikoi istuhuu tules’ kultakoukkuine käes’.
Kultakoukkuine käes’ ja kekelehhiä kerttelöö.
Taas tuumajaat, ajatteloot: “A kuhu pojan pannenemm’?
Kuhu pojoin pannenemma? Viskaamma pojoin vettee!”
Visattii poikoi vetteehe – ei poikoi meroissa kool’.
Poikoi istuhuu venoissa, kultaairoisti ikäes,
kultaairoisti käes’ i merenvettä soltšikkoi.
Taas tuumajaat, ajatteloot: “I kuhu pojoin pannenemm’?
Paamma pojoin paimeneeksi, sikkoini sikuttajaaks’,
sikkoini sikuttajaaksi, vasikkoin vahtijaaks’!”
Poikoi ajoi lehmät Liirikkoo ja lampahat Lasarikkoo.
Itse istuisi kivoille, luttu suus on lehmäluust’.
Soitteloo ja loitteloo ja truval’ truvitteloo.
Вышел пахарь как-то в поле, пашню дальнюю пахать.
Пропахал борозд десяток, взбороздил он сто борозд.
Взбороздил он сто борозд вокруг пня на поле том.
Раскололся пень надвое – родилось двое детей.
Первый в Унтоле остался, вырос в Карьяле второй.
Тот, что в Унтоле остался, именован Ундармо.
Мальчик, в Карьяле подросший, назван был Калервикко.
Каллерво овёс посеял возле двери Ундармо,
а барашек Ундармо съел весь овёс Калервикко,
Каллерво же пёс лохматый съел барана Ундармо.
Ундармо во гневе создал воинов из пальцев рук,
витязей из пальцев ног, из сухожилий создал рать.
Смотрят дети Каллерво из окошка у дверей:
«Это что же там синеет, что краснеет там вдали?
Туча синяя синеет, солнце красное встаёт».
Смотрит тут его жена из окошка у дверей:
«Это что же там синеет, что краснеет там вдали?
Туча синяя синеет, солнце красное встаёт».
Каллерво тут сам уж смотрит из окошка у дверей:
«То не туча там синеет, то не солнце там встаёт,
вижу синие шинели, красные воротники.
Ундармой идёт войною, хочет Каллерво убить!»
Старых он убил и малых, мудрых старцев истребил,
глупышей убил в пелёнках, в колыбелях малышей.
Лишь один малыш остался, выжил лишь один глупыш.
Унтой тут зовёт детей, призывает слуг своих:
«Дети вы мои родные, слуги верные мои!
Вы теперь бегом бегите, волком рыскайте везде,
поскорей кругом пройдитесь, не осталось ли кого,
кто в той битве уцелел, от резни той ускользнул!»
Побежали, поскакали, волком рыскали везде:
уцелел один мальчишка, в колыбели он сидит.
В колыбели он сидит, в рубашоночку одет.
Полотняная рубашка, кудри русые торчком.
Лишь скрипит из липы зыбка, лишь кленовый стонет шест.
Стали думать и гадать: «И куда ж мальчишку деть?
Разожжём костёр на рынке, бросим мальчика в огонь!»
Не горит в огне мальчишка, посреди костра сидит,
золотою кочергою теребит он угольки.
Снова думают-гадают: «Ну куда ж мальчишку деть?
Как мальчишку погубить? Бросим в воду малыша!»
Бросили мальчишку в море, но не тонет он в воде.
Мальчик в лодочке сидит с золотым веслом в руках,
золотым своим веслом шлёпает он по воде.
Снова думают-гадают: «И куда ж мальчишку деть?
А поставим пастухом, пусть гоняет он свиней,
пусть себе свиней гоняет, пусть пасёт наших телят!»
Выгнал он коров в луг Лиэри, а овец в Лазарев луг.
Сам уселся там на камне с костяным своим рожком,
он играет и дудит, и в трубу свою трубит.
Kulerva Kalervan poika
läksipä työtä eččimähe.
Mäni pohattah taloho,
kysypä työtä isännältä,
talon perhen vanhimmalta.
“Kylläpä työta orjalla oone,
ruavolla rahanalaista.”
Pantihpa nuotan souvantahe.
“Perimies, Pelosen poika,
soutanenko viäntä kovah,
vain souvvana sun mukahan?”
“Miks et souvva viäntä kovah,
kun souvvatah sun mukahan.”
Hiänpä souti viäntä kovah,
airot katko, hankat kisko,
katajaiset kuaret katko,
lesen venehen levitti,
tarpova nuotan tappuroikse,
vejen vellikse sekotti,
kalat liivakse ličotti.
“Milläpä työllä uusi orjaha
ruavolla rahanalaini?”
Pantihpa lapsen kačontahe.
Kačopa lapsen, kaivo silmän,
syötti lapsen, söi ičeki,
kätkyvet tulessa poltti,
vuattiet virrassa virutti.
“Milläpä työllä uusi orja,
ruavolla rahanalaini?”
Pantihpa lehmien paimenehe.
Ajopa lehmäset leholla,
maijonantajat aholla.
Iče istuu mättähällä,
ottipa kontista evästä:
“Syöjätär, tulini huora,
leipopa kiven leipähäni,
pani kiven kakkuhuni!
Yks oli veičči viekkahutta.
yksi rauta rakkahutta,
tuattoni suamuva eluoje,
vanhemman varustamova.
Milläpä maksan piijan palkan,
emännän pahat tevote?
Muutanpa lehmat kontijoikse,
silläpä maksan piijan palkan,
emännän pahoin pijannän.”
Emänäll’ on hätähuuto:
“Mist’ on paimen pillin suannun,
ruavahan rahisen soitun,
sulokantelen sävelen?”
Karhupa hyppi kankahilla,
sutetpa ulvoven kujissa.
“Perutapa nuo sanasi,
kylläpä maksan piijan palkan,
maksan hyvätki rahate!”
“Enpä taho palkojase,
enkä liijan rahojaski!”
Läksipä kurja kulkomahe
Kalevalan kankahija.
Kulki päivän, kulki toisen,
ottipa kuusesta oravan,
petäjästä pöyryhännän.
Tekipä tepoista työtä
kokonaista kolme vuotta.
Luatipa kultaisen korjasen,
ajoho karettelouvi
Kalevalan kankahija.
“Kivipa kuato korjaseni,
rekiseni reimahutti…”
Hiänpä kurja korjual’ouvi
kokonaista kolme vuotta…
Куллерво, сынок Каллервы
ходит в поисках работы.
Он в богатый дом заходит
у хозяина проситься,
у старейшины семейства.
«Я найду тебе работу,
батраку всегда есть дело».
Невод он тянуть поставил.
«Рулевой, сын Пелонена,
мне грести ли со всей силы,
иль грести, как вы гребёте?»
«Почему б не со всей силы,
раз иначе не умеешь?»
Стал грести он со всей силы:
вёсла в щепки, борт в обломки,
все опруги разломал он,
лодку вдовушки испортил,
измочалил невод новый,
размешал он воду в кашу,
рыбу в грязь смешал он в лодке.
«На какую же работу,
нужен вам батрак наёмный?»
«Присмотри-ка за ребёнком».
Он ребёнку глазик выбил,
а потом кормить уселся,
колыбель в огне спалил он,
утопил в ручье пелёнки.
«На какую же работу,
нужен вам батрак наёмный?»
Он пасти коров заставил.
Тот погнал бурёнок в рощу,
всех молочных на поляну.
Сам уселся на пригорке,
вынул завтрак из котомки:
«Людоедка, девка-шлюха,
в каравай вложила камень,
запекла в мой хлеб булыжник!
Был лишь нож моя премудрость,
лишь железка – всё богатство,
об отце осталась память,
что старик мой завещал мне.
Как же отплачу́ я девке,
чем воздам я злой хозяйке?
Превращу коров в медведей,
этим отплачу я девке,
так воздам я злой хозяйке!»
Тут встревожилась хозяйка:
«Где достал трубу пастух наш,
где он раздобыл гуделку,
словно кантеле играет?»
Тут медведь скакнул из леса,
у забора волки воют.
«Отврати ты своё слово,
расплатиться я сумею,
и собою, и деньгами!»
«Не хочу я твою плату,
не нужны и твои деньги!»
И бродить пошёл несчастный
по дорогам Калевалы.
Бродит день, другой он ходит,
белку с ёлки сбил стрелою,
белочку с хвостом пушистым.
Вытворял свои проделки
Куллерво ещё три года.
Золотой возок он сделал,
всюду ездит-разъезжает
по дорогам Калевалы.
«Я разбил свою повозку,
сани раздробил о камень…»
Вот и чинит он, несчастный,
так прошло ещё три года…
Транскрипция и перевод с ижорского и карельского языков: Бычко Сергей.
Иллюстрации:
1. Аксели Галлен-Келлела (Akseli Gallen-Kallela, 1865-1931), «Проклятие Куллерво» (Kullervon kirous), 1899 год;
2. Кочергин Николай Михайлович (1897-1974), «Куллерво ведёт волков и медведей»;
3. Александрова Екатерина Андреевна (1902-1986), уроженка ижорской деревни Валяницы Кингисеппского р-на Ленинградской области.
